Сперва от волнения я почти не разбирала дороги, потом сталаоглядываться. Я увидела море, блеснувшее между деревьями, и уразумела посолнцу, что гнали меня не к Нета-дуну, а прочь. Этого только следовало ждать. Яприбавила шагу, избирая подлесок погуще, потом несколькими прыжками ушла всторону и юркнула в сырую мшистую щель между двух валунов. Дедушкина наука.Бежала, бежала – и нет меня. И чтобы листик не дрогнул.

Девять воинов прошли мимо. Я слышала их, а одного дажевидела. Он озирался. Я перестала дышать… Старый Хаген, ворча о былом, однаждыобмолвился: в прежние времена погоня длилась до вечера, и новому воину ещёособым образом плели русые кудри и строго следили, чтобы не выбилось ниволоска. Хотя бы пришлось проползать под ветвями, повисшими ниже колена, ипрыгать через валежники выше макушки… Я заправила за ухо прядь и подумала, чтопо тем, истинным меркам в воины я уже не гожусь, что Хаген был прав и теперьвсё измельчало. А может, не время было виновно, оно, время, ещё всё-такирождало таких, как Славомир и воевода, таких, как Ярун. Может, всё дело вупрямых девках вроде меня, которые лезут, куда их не пускают, творят, чтохотят, и не слушают старых, много живших людей, и оттого каждый год гаснетстарый огонь и возжигается новый, но мир не может очиститься, не может вновьстать прекрасным и юным…

Я наклонила голову и прислушалась, не идут ли назад моидевятеро. И уже не торопясь, рысцой побежала туда, где, по моему понятию,остался наш городок.

Бегать с мечом, это тоже наука. Неумелый изо всех силнапрягает кисть, удерживая тяжёлый клинок. Проку чуть, только натрудишь руку довремени. Хаген втолковывал: меч должен всё время падать вперёд, а рука – ловитьего снизу. Тогда он как будто сам летит впереди, блестя и ныряя в пятнахлесного солнца, ладонь ведёт его, и не надо всё время думать о ней.

Я теперь знала, где нахожусь. Самый прямой путь отсюда докрепости был берегом моря, но к морю я не пошла, ожидая подвоха. Уж, верно, тамгрелись на тёплых камушках два-три могучих кметя, против которых мне – какворобьишке против орлов… Нет уж! Я поразмыслила и двинулась кривохожим путёммежду болот. Когда-то, очень давно, когда Сварог не успел ещё пропахать НевскоеУстье, подкравшаяся вода разлилась позади сосновых холмов, легла озером. Теперьтам стояли мрачные ельники-корбы, вросшие корнями прямо в чёрную воду. Хорошегопро них не рассказывали. Мало радости соваться в такие места, особенно водиночку. Как раз встретишь неподпоясанного мужика без бровей, оседлавшегогнилой пенёк – левая нога сверху правой… Врать не хочу, мне было страшно, нодеваться некуда – шла. Я знала наверняка, что в корбах сумею избегнуть главногостраха: не встречу никого из деревни.

Между тем день стоял безоблачный и безветренный. Даждьбогпристально глядел наземь, и от нагретых стволов волнами исходил смоляной жар. Ябежала верховым бором, устланным сухими белыми мхами, горячий воздух жёг горло,не достигая груди. Рубаха давно промокла от пота, по лицу текло, не спасала итканая полоска на лбу. Если вернусь жива в крепость – выпью весь квас, какойпопадётся. Я не одолела ещё половины пути. Я была терпелива.

Потом ноги вынесли меня на поляну, полную весёлых цветов. Вдругой день вокруг пёстрой тучей взвились бы бабочки, обиженно прогудели шмели,а в босую ступню непременно впилась бы рассерженная пчела… Послушать старогоХагена, в былые доблестные времена посвящаемый должен был на ходу вынимать изпятки занозу или вот жало, и чтобы ни один шаг из-за этого не оказался короче…

На поляне стояла почти безжизненная тишина. Я всполошилась,уж не засада ли. Потом смекнула: моя еловая ветка, с зимы висевшая в горнице,наверняка смотрела гибким концом прямёхонько в пол. Будет гроза. Где-то совсемуже недалече катила небесным путём тяжёлая колесница Перуна… Уж если попряталисьпчёлы, значит, мимо не пронесёт.

Вон оно как, подумала я и вздрогнула, захолодев на жаркойполяне. Сам жалует присмотреть, всё ли будет честь честью. Стало быть,отразиться в лесном озере мне не дадут. Перуну воевода любимец, не я, ну и что,что при мне дедушкин оберег, громовое колесо… Басни баснями про воинов-девок, авъяве-то… А не затем ли вставала с моря гроза, чтобы меня истребить за великоесвятотатство, избавить Мстивоя Ломаного от кметя, которого он в отроках-то елетерпел…

Никогда прежде я не боялась грозы.

Немного попозже, когда я торопливо спускалась вниз, кболотистым корбам, в густой синеве над деревьями поднялась белоснежная кудряваяголова. Я прищурилась: солнце заливало её нестерпимыми половодьями света, ноблеск был морозным. В сияющей вышине стояла зима. Когда загремит, там можнобудет заметить Перуна, правящего вороными конями. Смертному человеку было бынеуютно с ним в облаках, человек привык к ласковой зелёной земле, к добромуизбяному теплу… Может быть, лишь вожди, ходящие между людьми и Богами… вождигорды и грозны, а ведь им и самим бывает, поди, холодно и одиноко… Этомелькнуло мгновенно и позабылось. Не о чем беспокоиться, кроме как о вождях!

Последние сосны расступились передо мной, открывая заросшиесклоны, где наверняка изобильно водились жирные грузди. Дальше стояли, каклезвия, угрюмые ели. Справа и слева к ним вплотную подступали моховые болота,но ели непреклонно держались, подпирая друг друга – упавших деревьев совсем небыло видно. Мне всегда нравилось смотреть на рослый лес сверху, глазами птицы.Может, я даже теперь остановилась бы полюбоваться, но сзади глухо пророкотало,на потную спину легла тень, тяжёлая, как рука. Я оглянулась. Солнце спряталосьи бросало косые лучи, светлые над синими крыльями тучи… Неотвратимо летело комне клубящееся, бесформенное, страшное – змей не змей, колесница не колесница,и слово-то не вдруг подберёшь…

Пока я смотрела, сверху вниз рогатым копьём ударила молния,и, почти не отстав, долетел торжествующий громовой раскат. Я втянула голову в плечии опрометью кинулась вниз.

Грозу толкуют по-разному. Одни говорят, это Перун ратитсяпротив Змея, вновь выползшего на разбой. Молния – золотой блеск секиры, разящейбез промаха. Гром – эхо ударов. Другим гроза кажется свадьбой Неба с Землёй.Быстрые молнии пронзают большое тело Земли, порождая ликующую, бессмертнуюжизнь. И стонет, гремит смятый воздух от сладкой муки любви…

О грозе хорошо рассуждать тихим вечером, а лучше всего зимойу печи. Но не в бурю, когда разражается над головой то ли свадебный пир, то лисмертная битва, а ты только ждёшь, чтобы пала на виноватую голову десницагневного Бога…

Я всё-таки выискала сухое местечко под елью, отвоевавшей умхов немного крепкой земли. Ель была вроде той, что осталась ждать меня дома. Стаким же шатром у корней и плотными лапами, непроницаемыми для дождя. Язаползла под них, словно в пещеру, и села возле ствола, положив меч рядом ссобой. Вся вселенная выстроена Богами вокруг могучего Древа, и неспроста нарассвете времён люди получше нас именно так уряжали дома… И если верно, будто укаждого есть свой собственный мир – мой мир тоже стоял деревом, и дерево этобыла ель. Никогда-то она меня не подводила…